![]() |
![]() |
![]() |
![]() | |||||||||||||||||||||
![]() ![]() |
Страшная разруха, надвигающаяся на страну, ужасает Куприна. Разруха уже стучалась в калитку его зеленого гатчинского домика: деньги ничего не стоили, скромные драгоценности жены были в ломбарде...
А. Куприн. «Купол Св. Исаакия Далматского»IX. РАЗВЕДЧИК СУВОРОВ
В помещении коменданта была непролазная давка.
Не только пробраться к дверям его кабинета, но и повернуться здесь было трудно. Однако, буравя толпу и возвышаясь над ней
целой головою – черной, потной и лохматой, прокладывал себе путь в ее гущине рослый, веселый солдат без шапки
и кричал зычным, хриплым голосом, точно средневековый вербовщик – Записывайтесь гражданы! Записывайтесь, православные! Будет вам корчиться
от голода и лизать большевикам пятки. Будет вам прятаться под бабьи юбки и греть ж... на лежанке. Мы не одни, за нами
союзники: англичане и французы! Завтра придут танки! Завтра привезут хлеб и сало! Видели небось, как перед нами
бегут красные? Недели не пройдет, как мы возьмем Петербург, вышибем к чертовой матери всю большевицкую сволочь
и освободим родную Россию. Слава будет нам, слава будет и вам! А если уткнетесь в тараканьи щели – какая же вам,
мужикам, честь? – Не мужчины вы будете, а г... Тьфу! Не бойтесь: вперед на позиции не пошлем – возьмем только
охотников, кто помоложе и похрабрее. А у кого кишка потоньше – тому много дела будет охранять город, конвоировать
и стеречь пленных, нести унутреннюю службу. Записывайтесь, молодцы! Записывайтесь, красавцы! Торопитесь, гражданы! Очень жалко, что я теперь не могу воспроизвести его лапидарного стиля. Да, впрочем,
и бумага не стерпела бы. Его слушали оживленно и жадно. Не был ли это всем известный храбрец и чудак Румянцев,
фельдфебель первой роты Талабского полка? Я решил зайти в комендантскую после обеда, кстати захватив паспорт и оружие. Не успел я раздеться, как к моему дому подъехали двое всадников: офицер и солдат.
Я отворил ворота. Всадники спешились. Офицер подходил ко мне, смеясь. – Не узнаете? – спросил он. – Простите... что-то знакомое, но... – Поручик Р-ский. – Батюшки! Вот волшебное изменение. Войдите, войдите, пожалуйста. И мудрено было его узнать. Виделись мы с ним в последний раз осенью У нас было мало общего, да и не могу сказать, чтобы он мне очень нравился. Был
и недурен собою, и молод, и вежлив, но Теперь это был совсем другой человек. Во-первых, он потерял в походе пенсне
с очень сильными стеклами. Остались два красных рубца на переносице; а поневоле косившие серые глаза сияли добротой,
доверием и Я предложил ему поесть, чего Бог послал. Он охотно без заминки согласился и сказал: – Хорошо было бы папироску, если есть. – Махорка. – О, все равно. Курил березовый веник и мох! Махорка – блаженство! – Тогда пойдемте в столовую. А вашего денщика мы устроим... – сказал я и осекся. Р-ский нагнулся ко мне и застенчиво, вполголоса сказал: – У нас нет почтенного института денщиков и вестовых. Это мой разведчик, Суворов. Я покраснел. Но огромный рыжий Суворов отозвался добродушно: – О нас не беспокойтесь. Мы посидим на куфне. Но все-таки я поручил разведчика Суворова вниманию степенной Матрены Павловны
и повел офицера в столовую. Суворову же сказал, что, если нужно сена, оно у меня в сеновале, над флигелем. Немного,
но для двух лошадей хватит. – Вот это ладно, – сказал одобрительно разведчик. – Кони, признаться,
вовсе голодные. Обед у меня был не Бог знает какой пышный: похлебка из столетней сушеной воблы
с пшеном да картофель, жаренный на сезанном масле (я до сих пор не знаю, что это за штука – сезанное масло;
знаю только, что оно, как и касторовое, не давало никакого дурного отвкуса или запаха и даже было предпочтительнее,
ибо касторовое – даже в жареном виде – сохраняло свои разрывные качества). Но у – Вос-хи-ти-тель-но! Расцеловать мне его хотелось в эту минуту – такой он стал душечка. Только
буря войны своим страшным дыханием так выпрямляет и делает внутренне красивым незаурядного человека. Ничтожных она
топчет еще ниже – до грязи. – А разведчику Суворову послать? – спросил я. – Он, конечно, может обойтись и без. Однако, не скрою, был бы польщен
и обрадован. За обедом и потом за чаем Он и другие артиллеристы вошли в ту колонну, которая преодолевала междуозерное
пространство. Я уж не помню теперь расположения этих речек: Яны, Березны, Соби и Желчи; этих озер: Самро, Сяберского,
Заозерского, Газерского. Я только помнил из красных газет и сказал – Мы не только прошли его, но протащили легкую артиллерию. Черт знает, чего
это стоило, я даже потерял пенсне. Какие солдаты! Я не умею передать, – продолжал он. – Единственный
их недостаток – не сочтите за парадокс – это то, что они слишком зарываются вперед, иногда вопреки диспозиции,
увлекая невольно за собою офицеров. – Смешная история, – продолжал он, – случилась вчера вечером. Талабцы
уже заняли окраины Гатчины, со стороны Балтийского вокзала, а тут подошел с Сиверской Родзянко со своей личной сотней.
Они столкнулись и, не разобравшись в темноте, начали поливать друг друга из пулеметов. Впрочем, скоро опознались.
Только один стрелок легко ранен. – Я ночью слышал какой-то резкий взрыв, – сказал я. – Это тоже талабцы. Капитан Лавров. На Балтийском вокзале укрылась красная засада.
Ее и выставили ручной гранатой. Все сдались. Р-ский собирался уходить. Мы в передней задержались. Дверь в кухню была открыта.
Я увидел и услышал милую сцену. Матрена Павловна, тихая, слабая, деликатная старая женщина, сидела в углу, вытирая
платочком глаза. А разведчик Суворов, вытянув длинные ноги, так что они загородили от угла до угла всю кухню,
и развалившись локтями на стол, говорил нежным фальцетом: – Житье, я вижу, ваше паршиво. Ну, ничего, не пужайтесь боле, Матрена Павловна.
Мы вас накормим и упокоим и от всякой нечисти отобьем. Живите с вашим удовольствием, Матрена Павловна, вот и весь сказ. Р-ский уехал со своим разведчиком. Я провожал его. На прощание он мне сказал,
что меня хотели повидать его сотоварищи-артиллеристы. Я сказал, что буду им рад во всякое время. Возвращаясь через кухню, я увидел на столе сверток. – Не солдат ли забыл, Матрена Павловна? – Ах, нет. Сам положил. Сказал – это нашему семейству в знак памяти.
Я говорю: зачем? нам без надобности, а он говорит: чего уж. В пакете был белый хлеб и кусок сала. X. ХРОМОЙ ЧЕРТ День
этот был для меня полон сумятицы, встреч, новых знакомств, слухов и новостей. Подробностей мне теперь не вспомнить.
Такие бесконечно длинные дни, и столь густо напичканные лицами и событиями, бывают только в романах Достоевского
и в лихорадочных снах. Идя к коменданту, я увидел на заборах новые объявления – белые узкие листки
с четким кратким текстом: «Начальник гарнизона полковник Пермикин предписывает гражданам соблюдать спокойствие
и порядок». И больше ничего. Комендант принял меня, поднявшись мне навстречу с кожаного продранного дивана.
Наружность его меня поразила. Он был высок, худощав, голубоглаз и курнос. Вьющиеся белокурые волосы в художественном
беспорядке спускались на его лоб. Похож он был на старинные портреты военных, молодых героев времен Отечественной войны,
1812 года, но было в нем еще Я «явился» ему по форме. Он оглянул меня сверху вниз и «А лет тебе все-таки около пятидесяти». – Прекрасно, – сказал он любезным тоном. – Мы рады каждому свежему
сотруднику. Ведь, если я не ошибаюсь, вы тот самый... Куприн... писатель? – Точно так, господин капитан. – Очень приятно. Чем же вы хотите быть нам полезным? Я ответил старой солдатской формулой: – Никуда не напрашиваюсь, ни от чего не откажусь, г. капитан. – Но приблизительно... имея в виду вашу профессию? – Мог бы писать в прифронтовой газете. Думаю, что сумел бы составить
прокламацию или воззвание... – Хорошо, я об этом подумаю и разузнаю, а сейчас напишу вам препроводительную
записку в штаб армии. Теперь же отбросьте всякую официальность. Садитесь. Курите. Он пододвинул мне раскрытый серебряный портсигар с настоящими, богдановскими
папиросами. Я совсем отвык от турецкого табака. От первой же затяжки у меня томно помутнело в глазах и блаженно
закружилась голова. Когда комендант окончил писать, я осторожно спросил о событиях прошедшей ночи. Лавров охотно рассказывал (умолчав, однако, о недоразумении с пулеметами). Еще ночью
был назначен комендантом города командир – Возражать против приказания у нас никто и подумать не смеет, – говорил
Лавров. – Ну, вот я, скажем, комендант. Прекрасно. Они говорят: ты хромой, тебе надо передохнуть. Да, действительно,
я хромой. Старая рана. Когда сблизимся – большевики мне всегда орут: «Хромой черт! Опять ты зашкандыбал,
– Как вчера? – лукаво спросил я. Он махнул рукой с беспечной улыбкой. – Пустяки. Главное то, что я вот сижу и обывательскую труху разбираю,
а семеновцы и талабцы уже поперли скорым маршем на Царское, и моя рота впереди, но уж не под моей командой.
Впрочем, скоро вы ни одного солдата в Гатчине не увидите. Мы наши боевые части всегда держим на окраинах,
по деревням и мысам, а городов избегаем. Только штабы в городах. Соблазна много: бабы, притоны, самогон и все такое. Я, вспомнив об утренних повешенных громилах, спросил: – Ну как же без солдат можно ручаться за порядок в городе? – Будьте спокойны. Вы видели только что расклеенные объявления? Видели, кто их
подписал? – Полковник Пермикин, – сказал я. – И баста. Точка. Теперь, правда, уже не полковник, а генерал.
Сегодня после молебна генерал Родзянко его поздравил с производством. Но все равно, раз начертано его имя, то можете
сказать всем гатчинским байбакам, что они могут спать спокойно, как грудные младенцы. – Строг? – В бою лют, стрелками обожаем. В службе требователен. В другое время серьезен
и добр, но – Шутки с ним, значит, плохи? – Не рекомендовал бы. Он развлекается совсем – Ну теперь послушайте. Это – потеха. И он передал мне следующее, что я передаю, как умею. По случаю благополучного занятия Гатчины назначен был в соборе молебен (звон
к нему я слышал утром), а после него парад, который должен был принять генерал Родзянко. В храм прибыло все военное
командование, все свободные от службы офицеры, присутствовал, конечно, и Пермикин, тогда еще полковник, а через
полчаса генерал. Но в начале богослужения у него вдруг всплыла в голове беспокойная мысль.
Он за нынешний день отдал бесчисленное количество приказаний и в их числе распорядился, чтобы было перерыто
около Вайволы шоссе, ведущее на Петербург. Город был почти пуст, а, по данным разведки, Наконец он не утерпел. Подал головою знак своему адъютанту, и они потихоньку
вышли из церкви на площадь, где дожидался их быстроходный автомобиль Пермикина с двумя шоферами-финнами, которые уже
давно были известны своим баснословным финским хладнокровием, позволявшим им выполнять точно, безукоризненно и находчиво
самые безумные виражи. Быстро проскочили они Гатчину, артиллерийские казармы, заставу, Орлову рощу.
У Вайволы толпились на шоссе люди с кирками, мотыгами и лопатами. Шли с предельной скоростью. На миг почудилось Пермикину,
что перед ним мелькнула и тотчас же уплыла назад рассыпанная цепь пехоты. Он хотел уже остановить мотор.
Но было поздно. За поворотом выросла красноармейская застава. Двое солдат с ружьями наперевес бежали к автомобилю. При таком положении – все дело в находчивости... Пермикин приказал автомобилю
остановиться, а сам он, вместе с адъютантом, как были в золотых погонах, высунулись и стали делать красноармейцам
подзывающие жесты. Те не успели еще подбежать, как Пермикин издали закричал: – Скорее, товарищи, скорее! За нами гонятся белые! Мы едем сдаться красному
командованию! Дорога каждая минута! Укажите, как здесь проехать в красный штаб! Да, впрочем, чего лучше, доставьте
нас туда сами. Оторопелые красноармейцы послушно полезли в автомобиль. Дверца захлопнулась.
Пермикин послал озиравшемуся назад финну быстрый кругообразный знак указательным пальцем. В ту же секунду два
револьвера уперлись в лбы красных солдат. – Клади оружие! Мотор круто повернулся назад и полетел стремглав в Гатчину. В церкви пели «Спаси, Господи, люди Твоя», когда в нее вошел незаметно и бесшумно
Пермикин. Сдав своих «языков» конвою, он еще успел прослушать короткую, прекрасную проповедь отца Иоанна и отсалютовать
шашкой на парад генералу Родзянко, поздравившему его с генеральским чином. Но уже пора мне было откланяться. Лавров добродушно просил меня заходить
почаще. «Вам нужны всякие наблюдения, а я каждый день здесь буду торчать до глубокой ночи». Я спохватился: – Кому здесь сдают оружие? – Спуститесь вниз, в контрразведку. 1 «Зеленый дом» А.И. Куприна, уничтоженный во время Великой Отечественной войны, находился на ул. Елизаветинской (ул. Достоевского с 1922 г.), наискосок через перекресток от усадьбы Клодницкого. В доме было пять комнат и просторная застекленная веранда. Выкрашен он был в зеленый цвет. При доме был небольшой сад и двор с каменными и деревянными службами. На пятиэтажке №19 по ул. Достоевского, расположенной на месте бывшего дома Куприна, в советское время установлена мемориальная доска. См. также:
|
|
![]() | |
![]() | ![]() ![]() |