![]() |
![]() |
![]() |
![]() | |||||||||||||||||||
![]() ![]() |
Повесть А.И. Куприна «Купол Св. Исаакия Далматского» впервые опубликована в 1927 году в Париже. В ней рассказывается о событиях, произошедших в 1919 году в Гатчине, непосредственным участником которых был сам писатель.
А. Куприн. «Купол Св. Исаакия Далматского»I. ДОБРАЯ ОСЕНЬ
Осень 1919 года была
очень хороша на севере России. Особенно глубоко и сладко-грустно чувствовалась ее прохладная прелесть в скромной
тишине патриархальной Гатчины. Здесь каждая улица обсажена двумя рядами старых густых берез, а длинная тенистая
Баговутовская улица, 1 пролегающая через весь посад, даже четырьмя. Весною вся Гатчина нежно зеленеет первыми блестящими листочками сквозных
берез и пахнет терпким веселым смолистым духом. Осенью же она одета в пышные царственные уборы лимонных,
янтарных, золотых и багряных красок, а увядающая листва белостволых берез благоухает, как крепкое старое драгоценное вино. Урожай был обилен в этом году по всей России. (Чудесен он был и в Весь мой огород был размером в 250 квадратных сажен, но по совести
могу сказать, потрудился я над ним весьма усердно, даже, пожалуй, сверх сил. Зимой ходил с салазками и совочком – подбирал навоз. Мало толку было
в этом жалком, сухом навозе – его даже воробьи не клевали. Помню, однажды, когда я этим занимался, проходила
мимо зловредная старушенция, остановилась, поглядела и зашипела на меня: «Попили нашей кровушки. Будя». (Экий
идиотский лозунг выбросила революция.) Собирал я очень тщательно зимою золу и пепел из печек. Достал всякими
правдами и неправдами несколько горстей суперфосфата и сушеной бычьей крови. Пережигал под плитой всякие косточки
и толок их в порошок. Лазил на городскую колокольню и набрал там мешок голубиного помета Тогда все, кто могли, занимались огородным хозяйством, а те, кто не могли,
воровали овощи у соседей. Труднее всего было приготовить землю под гряды. Мне помог милый Фома Хамилейнен
из Пижмы. Он мне вспахал и взборонил землю. Я за это подарил ему довольно новую фрачную пару (что мог сделать
мой честный, добрый чухонец с этой дурацкой одеждой?) и собственноручно выкопал для него из грунта 12 шестилетних яблонь.
Я их купил три года тому назад в питомнике Регеля – Кесельринга. Сам посадил с любовью и ухаживал за ними с нежностью.
Раньше, щадя их детский возраст, я им не давал цвести, обрывал цветения, но в этом году думал разрешить
им первую роскошь и радость материнства, оставив по две-три яблочных завязи на каждой. Очень жалко было расставаться
с яблоньками, но трезвый будничный картофель настоятельно требовал для себя широкого места. И ведь, как на грех, на соблазн, выдалась такая теплая, такая чудесная осень!
На оставшихся у меня по границе огорода шести яблоньках-десятилетках, поздних сортов, плоды никогда еще не дозревали:
их мы срывали перед морозами, закутывали в бумагу и прятали в шкаф до Рождества. Теперь же на всех шести налились и поспели такие полные, крепкие,
нарядные, безупречные яблоки, что хоть прямо на выставку. А цветов в этом году мне так и не довелось посадить. Побывал раннею весною
в двадцати присутственных местах Гатчины и Петрограда на предмет получения разрешения на отпуск мне семян
из социализированного магазина, потратил уйму денег, времени и нервов на проезды и хлопоты,
ничего не смог добиться и с озлоблением плюнул. Простите, что я так долго остановился на этом скучном предмете и отрываюсь
от него с трудом. Мне совсем не жалко погибшей для меня безвозвратно в России собственности: дома, земли, обстановки,
мебели, ковров, пианино, библиотеки, картин, уюта и прочих мелочей. Еще в ту пору я понял тщету
и малое значение вещей сравнительно с великой ценностью простого ржаного хлеба. Без малейшего чувства сожаления
следил я за тем, как исчезали в руках мешочников зеркала, меха, портьеры, одеяла, диваны, шкафы, часы и прочая рухлядь.
Деньги тогда даже не стоили той скверной бумаги, на которой они печатались. Но, по правде говоря, я бы очень хотел, чтобы в будущей, спокойной
и здоровой России был воздвигнут скромный общественный монумент не кому иному, как «мешочнику». В пору
пайковых жмыхов и пайковой клюквы это он, мешочник, провозил через громадные расстояния пищевые продукты,
вися на вагонных площадках, оседлывая буфера или распластавшись на крыше теплушки; всегда под угрозой ограбления
или расстрела. Конечно, не ему, а времени было суждено поправить хоть немного экономический кризис.
Но кто же из великомучеников того времени не знает из горького опыта, как дорог и решителен для умирающей
жизни был тогда месяц, неделя, день, порою даже час подтопки организма временной сытностью, отдыха. Я мог бы назвать
много драгоценных для нашей родины людей, чье нынешнее существование обязано тяжкой предприимчивой жадности мешочника.
Памятник ему! Повторяю, мне не жаль собственности. Но мой малый огородишко, мои яблони,
мой крошечный благоуханный цветник, моя клубника «Виктория» и парниковые дыни-канталупы «Женни Линд» – вспоминаю
о них, и в сердце у меня острая горечь. Здесь была прелесть чистого, простого чудесного творчества. Какая радость
устлать лучинную коробку липовым листом, уложить на дно правильными рядами большие ягоды клубники, опять
перестлать листьями, опять уложить ряд и весь этот пышный, темно-красный душистый дар земли отослать в подарок соседу!
Какая невинная радость – точно материнская. Так, впрочем, бывало раньше. К середине Как я проклинал тогда этот корнеплод, этот чертов клубень – картофель. Бывало,
нароешь его целое ведро и отнесешь для просушки на чердак. А потом сидишь на крыльце, ловишь разинутым ртом воздух,
как рыба на берегу, глаза косят, и все идет кругом от скверного головокружения, а под подбородком вздувается
огромная гуля: нервы никуда не годятся. Пропало удовольствие еды. Стало все равно, что есть: лишь бы не царапало
язык и не втыкалось занозами в небо и десны. Всеобщее ослабление организмов дошло до того, что люди непроизвольно
переставали владеть своими физическими отправлениями. Всякая сопротивляемость, гордость, смех и улыбка – совсем
исчезли. В Днем гатчинские улицы бывали совершенно пусты: точно всеобщий мор пронесся по городу.
А ночи былй страшны. Лежишь без сна. Тишина и темнота, как в могиле. И вдруг одиночный выстрел. Кто стрелял? Не
солдат ли, соскучившись на посту, поставил прицел и пальнул в далекое еле освещенное окошко? Или раздадутся
подряд пять отдаленных глухих залпов, а затем минутка молчания и снова пять уже одиночных, слабых выстрелов.
Кого расстреляли? Так отходили мы в предсмертную летаргию. Победоносное наступление С[еверо]- II. КРАСНАЯ АРМИЯ Мы все были до смешного
не осведомлены о внешних событиях; не только мы, уединенные гатчинцы, но и жители Петербурга. В советских
газетах нельзя было выудить ни словечка правды. Ничего мы не знали ни об Алексееве, ни о Корнилове,
ни об операциях Деникина, ни о Колчаке. Помню, Я, помню, спросил недоверчиво: – Почем знать, может быть, это были большевицкие шпионы? Они теперь повсюду нюхают. – Не снай. Може пионы, може, равда белые, – сказал чухонец. Жить было страшно и скучно, но страх и скука были тупые, коровьи. На заборах
висели правительственные плакаты, извещавшие: «Ввиду того, что в тылу Поэтому старались мы сидеть в своих норах тихо, как мыши, чующие близость
голодного кота. Высовывали на минуту носы, понюхать воздух, и опять прятались. Но уже в конце ноября началось в Красной Армии и среди красного
начальства Приехал неожиданно эшелон полка, набранного в Вятке, и остановился за чертой
посада в деревянных бараках. Все они были, как на подбор, такие же долговязые и плотные, такие же веселые
и светло-рыжие, с белыми ресницами, как Шаляпин. Ладные сытые молодцы. Не знаю,
по какой причине, им разрешили взять с собою по два или по три пуда муки, которую они в Гатчине охотно меняли на вещи.
Мы пошли в их становище. Там было уже много народу. Меня тронуло, с каким участием расспрашивали они исхудавших,
обносившихся, сморщенных жителей. Как сочувственно покачивали они головами, выразительно посвистывали на мотив:
«Вот так – Ах вы бедные, бедные. До чего вас довели. Нешто так можно? Потом их куда-то увезли. Но эти «вятские, ребята хватские» не пропали. Во второй
половине октября они почти все вернулись в Гатчину, в рядах Белой Армии, в которую они перешли дружно,
всем составом, Вскоре после их отхода Гатчина вдруг переполнилась нагнанной Недолго прожили они в Гатчине. Дня три. В одно ясное, прохладное утро Я видел это позорное зрелище, и мне хотелось плакать от злобы, жалости
и бессилия: ведь Не оркестр шел впереди, не всадник красовался на серой лошади,
и не знамя в футляре покачивало золотым острием высоко над рядами. Впереди тащилась походная кухня, разогретая
на полный ход. Густой дым валил из ее трубы прямо назад и стлался низко над вооруженной ватагой, дразня ее запахом
вареной капусты. О, зловещий символ! И что это была за фантастическая, ужасная, кошмарная толпа! Согбенные старики
и желтолицые чахоточные мальчуганы, хромые, в болячках, горбатые, безносые, не мывшиеся годами, в грязных тряпках,
в ватных кофтах и жалких кацавейках, одна нога босиком, другая в галоше, всюду дыры и прорехи, ружья вверх и вниз
штыками и иные волочатся штыками по земле. Уж не в Вяземской ли лавре собралось это войско, которое проходило
мимо нас с поднятыми носами и жадно раздувавшимися ноздрями? На другой день мы снова услышали канонаду, на этот раз яснее, ближе и в новом
направлении. Очевидно, теперь морская эскадра для своей учебной стрельбы переместилась на юго-запад
от Гатчины. Но как будто в этом направлении нет моря? К полудню этого же дня странная суматоха, Но вечером мне понадобилось выйти из дома. На Соборной улице я встретился
с одним чудаком. Он всегда рекомендовался густым басом, оттопыривая вбок локоть для рукопожатия и напруживая Он подошел ко мне. – Знаете, что случилось? Все советские выезжают нынче ночью спешно в Петроград. – Почему? – Кто их знает? Паника. Пойдемте посмотрим. На проспекте Павла I, на Михайловской 3 и Бомбардирской 4 улицах густо
стояли груженые возы. Чего на них не было: кровати, перины, диваны, кресла, комоды, клетка с попугаем, граммофоны,
цветочные горшки, детские коляски. А из домов выносили все новые и новые предметы домашнего обихода. – Бегут! – сказал учитель. – Кстати, нет ли
у вас одеколонцу Ралле, вспрыснуть счастливый отъезд? – К сожалению, нету. Но как вы думаете, сколько же в Гатчине проживало
большевиков? Смотрите – целый скифский обоз. Учитель подумал. – По моему статистическому расчету, включая челядь, жен, наложниц и детей,
а также местных добровольцев и осведомителей – не менее четырехсот. Колеса сцеплялись, слышалось щелканье кнута, женские крики, лай собак, ругань,
детский плач. Пахло сеном, дегтем и лошадиной мочой. Темнело. Я ушел. Но еще долго ночью, лежа в постели, я слышал, как по избитому шоссе тарахтели далекие телеги. 1 Баговутовская – ул. К. Маркса с 1922 г. 2 «Зеленый дом» А.И. Куприна, уничтоженный
во время Великой Отечественной войны, находился на ул. Елизаветинской (ул. Достоевского с 1922 г.), наискосок через перекресток от усадьбы Клодницкого. В доме было пять комнат и просторная застекленная веранда. Выкрашен он был в зеленый цвет. При доме был небольшой сад и двор с каменными
и деревянными службами. На пятиэтажке №19 по ул. Достоевского, расположенной на месте бывшего дома Куприна, в советское время установлена мемориальная доска. 3 Михайловская – ул. Красная с 1922 г. 4 Бомбардирская – ул. М. Горького с 1922 г. См. также:
|
|
![]() | |
![]() | ![]() ![]() |